Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
— Не подходите, она злая, — предупредил Лятошинский.
Но черная псина вдруг сперва несмело, затем более решительно махнула хвостом и позволила погладить себя.
— Узнала родственную душу, — констатировал Лятошинский.
Он, казалось, все принимал как должное, с тем спокойствием умудренных жизнью людей, взгляды которых на мир выработаны раз и навсегда.
Черный пес явился своеобразной прелюдией к разговору о животных. Мы установили полное совпадение взглядов на проблемы, порождаемые заботой о сохранении животного мира и правильном отношении к нему человека. Что скрывать, ведь еще очень часто мы обращаемся с четвероногими друзьями не по-дружески, не по-человечески; а вред — какой вред отсюда для самого человека! Проблемы эти глубоко волновали Бориса Николаевича, он возмущался некоторыми необдуманными «обязательными» постановлениями, ущемляющими права владельцев домашних животных (имелись в виду собаки и кошки) и ставящими наших четвероногих спутников в положение изгоев.
— А если моя собака ведет себя лучше, чем иной подвыпивший гражданин, — почему я должен надевать на нее намордник?!
— Ну, намордник тоже нужен, — возразила Маргарита Александровна, жена Бориса Николаевича.
— Иногда, только иногда. Если всех собак одеть в намордники, дети будут считать, что так надо, что собака лютый зверь, которого надо бояться… А разве это правильно? Видели, как пес понимает, кто его друг… Разбирается лучше нас с тобой! Об этом еще и Бальзак писал…
В гостях у композитора мы ни разу не заикнулись о музыке, не вспомнили о «высших материях». Разговор шел о повседневном, о земном, только о земном.
Борис Николаевич тогда, если не ошибаюсь, уже разменял седьмой десяток, временами похварывал, и, однако, это не мешало ему быть активным ратоборцем за дела живой природы. Он считал это делом совести. И именно поэтому, урывая крупицы своего бесценного времени, ходил по делам секции в различные присутственные места, чтобы помочь отрегулировать тот или иной вопрос. Все это он связывал с общей проблемой воспитания нравственного человека — главной цели нашего общества.
Струцовская — сама ярая сторонница всех этих дел — в присутствии Лятошинского как воды в рот набрала. У меня создалось такое впечатление, что она то ли стеснялась, то ли робела перед нашим именитым хозяином, хотя он отнюдь не выглядел строгим или чванливым. Направляясь в Ворзель, она по дороге накупила полную сумку конфет и теперь, чтоб скрыть смущение и как-то оправдать свое присутствие, все предлагала конфеты, Борис Николаевич несколько раз пропустил это мимо ушей, а потом, видимо, когда ему уже достаточно надоело, сердито оборвал ее:
— Что, вы сюда ехали, чтоб посмотреть, как мы будем конфеты рубать? Давайте лучше обедать…
Струцовская сконфуженно закрыла сумку и больше не проронила ни звука. Маргарита Александровна быстро собрала стол на веранде.
За столом я наконец уяснил одну особенность хозяина: он редко шутил и еще реже улыбался. А когда острота слетала с его губ, не всегда можно было понять — шутит он или говорит серьезно. Считается, что лучший юмор — произносимый серьезно. Борис Николаевич обладал этим качеством.
После обеда перешли в кабинет композитора. Общее внимание привлекли тонкие жердочки, соединявшие некоторые деревья. Одна такая жердочка спускалась прямо к открытому окну кабинета. Подумалось: для просушки белья, что ли? Но почему так высоко?
— Для белок. Белки по ним спускаются… нет, не боятся! Чего им бояться? Придут и щелкают орешки на столе. А что съесть не успевают, утащат. У меня для них всегда есть запасец. — Борис Николаевич выдвинул один из ящиков стола и показал. — По дороге разроняют — ищут. Что-то найдут, а что-то останется. Видели молодые деревца? Я их называю беличьими посадками. Я их не трогаю, не пересаживаю. Где взошло, там и пускай растет. Но… — Тут голос говорившего погрустнел, на лицо набежала тень. — Меньше их стаёт. Белок. Раньше, бывало, десять, двенадцать живут на деревьях. Теперь три, четыре. Убывают…
Он произнес последнее слово как-то неясно, и я не понял, хотел ли он сказать «убывают» или «убивают». Впрочем, этот двойной смысл, пожалуй, тут оказался как нельзя к месту, соединив два понятия воедино и углубив значение того, что хотел выразить композитор.
Пока продолжалась беседа, в окно не раз влетали шмели и осы, очевидно, они тоже жили неподалеку. Их никто не трогал, и, пожужжав, они удалялись той же дорогой: через окно. Потом, как бы в подтверждение слов Бориса Николаевича, на конце жердочки показалась белка, любопытная мордочка заглянула в комнату. Повертевшись, изящный рыжий зверек вспорхнул на подоконник, оттуда на стол и принялся грызть орехи, беря из ящика и поднося к себе обеими лапками. Все смотрели на нее с улыбкой. Только Борис Николаевич оставался серьезен, казалось, он видел то, чего не видели мы.
Аста Нильсен однажды заметила: кому дано слышать музыку тишины, тот услышит симфонию небывалой красоты. Борис Николаевич был из таких слышащих и не мог не сокрушаться, что есть «глухие», неспособные к восприятию этой красоты.
Свое отношение ко всему тому, о чем мы в тот раз беседовали в Ворзеле, мне кажется, он с предельной полнотой выразил в письмах, полученных мною в ответ на присылку ему только что вышедшей из печати книги «О любви к живому».
Привожу их целиком.
«19/III.1967
Дорогой и искренне уважаемый Борис Степанович!
Сердечно благодарю Вас за присылку Вашей замечательной книги «О любви к живому».
Это, действительно, замечательная книга и по самой идее своей, и по подборке этих, таких коротких, но тем не менее очень сильных рассказов, и по большей силе убедительности, заложенной в ней. Найдутся, конечно, такие жестокие м. . . . .цы, а, сказать яснее, мерзавцы, на которых и эта книга не подействует, но все же, и я нисколько в этом не сомневаюсь, она принесет огромную пользу и многим людям «вправит мозги», многие если и не станут спасать животных, то хоть вредить им не будут. Но как мал тираж: 40 000!!
Я, конечно, не успел еще прочесть ее всю, но и те, которые я прочел (очевидно, главы. — Б. Р.), произвели на меня очень сильное впечатление. Сейчас книгу читает моя жена, но через неделю я смогу сам прочесть ее с начала и до конца и тогда позволю себе еще раз написать Вам обязательно, чтобы еще подробнее, еще полнее высказаться, но и сейчас уже, как я Вам написал, книга произвела на меня очень сильное впечатление.
Еще раз крепко Вас благодарю и крепко жму Вам руку!
Ваш Б. Лятошинский.
PS. Я еще не встретил в книге
